Почему сейчас так мало издают Грэма Грина?
Почему так мало издают, он ведь ахуенный, какой же ахуенный.
Когда я окончательно определюсь со своим местожительством, одну стену, не занятую картами, я заклею страницами из романов Грэма Грина.
У меня когда-то была по-детски дурацкая теория гениальности
– в чем отличие талантливого от гениального – тем, что в гениальном хочется остаться жить. Я хочу жить в «Брайтонском леденце».
Когда комиссар стоял на лестнице и на него сверху сыпался размеренный шелест переворачиваемых страниц, я впервые заметила, что английский алфавит начинается с панибратски-запыхавшегося оклика «эй!».
В очередной раз можно потешить себя чем-то дурным и недозволенным
— рассказать про сон.
Сны у меня редкие, но вполне осмысленные и невыцветающие. Снились мне красочные решения из экономического анализа, запутанные процессы финансового учета и внутреннего контроля, технология составления бухгалтерской отчетности и оперативный контроллинг.
Да, увы, я бухгалтер. Можно не сочувствовать — я и так ощущаю свое горе максимально остро. Все мы цветы жизни, а значит надо нести свой крест — радовать родителей. Есть у меня где-то дома папка с моими похвальными грамотами, муз-худ-школьными аттестатами, дипломами с олимпиад, медалями, благодарностями, наградами. Последней составляющей нет — диплома к.э.н. для полной маминой радости.
А пока меня мучит зависть и комплексы — у моего кастрированного пса в точно такой же папке пять медалей — 3 малых и 2 больших. И дед его призёр мира. Так что, боюсь, что одной кандидатской мне даже не отделаться.
В Донецке идет дождь
Для описания полноценной картины происходящего в Донецке нужен литератор уровня Маркеса. Слишком много полутонов, слишком фантасмагорично.
В романе «Сто лет одиночества» один брат телеграфирует другому брату: Как там в Макондо? И получает ответ: В Макондо идет дождь!
Дождь — это лучшее, что могло на тот момент произойти в истерзанном гражданской войной Макондо.
И на очередной вопрос моей заокеанской сестры: Как там в Донецке?, — я хочу ответить: В Донецке идет дождь.
Он самый непохожий на меня человек.
У нас двенадцатилетняя разница в возрасте, полтора общих языка и несколько общих знакомых, что совсем уж мистика.
Он материализует мой географический атлас мира, который я вожу с собой из города в город и из страны в страну.
Он показал мне десяток новых стран, смену караула у королевского дворца, атлантический океан, белые ночи, правила инверсии в придаточных предложениях, самые известные фильмы, край света, ювелирные изделия фирмы Георг Йенсен, гостиничный номер, в котором жил Проспер Мериме и медуз в Северном море.
Он почему-то меня очень любит, так, как я, наверное, не заслуживаю, и так, как от остальных мне не очень-то удавалось добиться.
Он кормит меня завтраком, обедом и ужином и приносит розы, завернутые в оберточную бумагу кофейного цвета.
Утром 1 января, восемь лет назад, он сделал мне предложение. Я засмеялась в подушку и сказала: Господи, ты с ума сошел.
Огорчают
не нудные наставления, не безмозглые идиоты, не тяжкая утомительность трех последних лет, а факт того, что обо всём этом можно всплакнуть лишь в манишку собаке-кастрату.
